Забрали Любу домой из детдома и чуть не вернули назад. Как «Родные люди» вытаскивают из кризиса семьи с усыновленными детьми. Одиноким детей не дают

«Он делал нычки и обмазывал стены квартиры». История мамы, которая вернула ребенка в детдом

В Беларуси 80% детей-сирот – сироты при живых родителях. Как такое происходит? Почему? Кто-то пишет отказ от детей-инвалидов прямо в роддоме, кто-то попадает за решетку, кто-то просто ведет асоциальный образ жизни. Люди, которые не готовы, не хотят, не могут нести ответственность за свое потомство – это одна сторона медали. А другая – люди, которые готовы отвечать не только за своих детей, но и за чужих, потому что «чужих детей не бывает».

Источник фото: feel-feed.ru

Они усыновляют их, берут под опеку. Но знают ли они, что ждет их впереди? Хватит ли у них человеческого ресурса, чтобы принять, простить, любить во что бы то ни стало?

Порой не хватает… И 1-2 процента усыновленных детей снова возвращаются в детские дома. Кажется, цифра на фоне общего семейного устройства мизерная, но за каждой такой цифрой стоят судьбы живых людей. И эти цифры возврата судьбы ломают.

Всегда хотела усыновить ребенка

Мы встретились с Людмилой (имя изменено). На правах анонимности она рассказала свою историю принятия в семью приемного ребенка и… возврата его обратно в детский дом.

– Я всегда хотела усыновить ребенка. Вначале, когда у нас с мужем долго не получались свои дети, потом, когда родила дочку и кормила ее грудью, мне казалось, что для полного счастья мне не хватает второго младенца у второй груди. И я спрашивала мужа: не усыновить ли нам ребеночка, не взять ли под опеку.

Это гормональное. Подожди. Вот закончишь кормить, тогда и вернемся к этому разговору.

Неблагополучие на расстоянии вытянутой руки

Ночами я бродила в Интернете по базам данных сирот, влюблялась в малышей, читала счастливые истории усыновления, читала статьи про трудности адаптации, осознавала, что тяжелую инвалидность приемного ребенка я не потяну, но дать еще одному малышу нежность, заботу и любовь вполне способна.

Когда родной дочке было три года, она пошла в сад. Я была шокирована, когда услышала от заведующей на собрании в детском саду:

Родители, помните, что ваши пьяные драки, кражи, долги за коммунальные платежи, приведут к тому, что у вас изымут детей.

Я всегда жалела сирот, но для меня это были истории с другой планеты. А тут оказалось, что в нашем милом садике Заводского района каждый год из семей забирают не меньше четырех детей. Вот оно – неблагополучие – на расстоянии вытянутой руки. И это стало отправной точкой.

Я закрутила механизм оформления документов. Мы собрали с мужем все необходимые справки, закончили школу приемных родителей и нашли себе трехлетнего мальчика Мишу. Дочке уже было четыре, она хотела братика, и мысль взять его из детского домика ее только вдохновляла.

Родственники восприняли новость в штыки

Я была подкованной мамой: начиталась про адаптацию, знала, что медовый месяц с ребенком закончится быстро, а потом нас ждут тяжелые будни, запретила друзьям прибегать к нам в дом с бубнами, весельем и сладостями, чтобы не возбуждать психику детей.

Но никто бежать и не собирался. Родственники и друзья в штыки восприняли мое решение об усыновлении. Все обещали крах нашей семье, говорили, что только дураки ищут себе проблем, а умные пытаются соломку подстелить.

Я хорохорилась, злилась, планировала быть хорошей и терпеливой мамой. Обложилась книжками Петрановской, Гиппенрейтер… Решила записывать все радостные события, связанные с Мишей. Я знала, что они обязательно будут.

Не помню, как пролетел медовый месяц

Да и был ли он? Миша не любил мыться, кричал, когда его засовывали в ванну, пах чужим, боялся прикосновений, как будто ждал удара, раскачивался перед сном, больно кусался, его кожа была покрыта ихтиозом (на коже образуются жесткие «чешуйки» – прим. Ребенок.BY), он делал нычки из еды, почти не говорил, обмазывал калом стены в квартире.

У меня обострились все хронические заболевания. И никаких сил записывать радостные события дня по вечерам я в себе не находила.

С родной дочкой Соней они совершенно не ладили. Миша все время старался ее травмировать, хоть и был младше: ударить, укусить, уколоть вилкой, карандашом, любым острым предметом.

Я разрывалась между детьми

Соня ходила на танцы до появления Миши в нашей семье и подавала большие надежды. Месяца через три после усыновления мне позвонила тренер и спросила, что происходит у нас дома. Соня стала плаксивой, на тренировках просила, чтобы тренер ее пожалела, обняла, сказала что-нибудь доброе.

Источник фото: 15min.lt

Я разрывалась между детьми, старалась уделять внимание обоим, жалеть, обнимать, но вся моя любовь как будто утекала в бездонную бочку. Я стала брать Соню в нашу с мужем кровать на ночь, потому что боялась, что Миша проснется и задушит Соню.

С мужем у нас практически прекратилась интимная жизнь. Да и просто семейная. Потому что муж стал задерживаться на работе допоздна. Он не высказывал мне претензий, он просто самоустранился.

И я поняла, что взять ребенка из детского дома было моим единоличным решением, которое я просто продавила. Но это не было решением нашей семьи. Чем меньше меня поддерживали, тем больше мне хотелось продавить это решение. И теперь на моих глазах семья разваливалась.

Все сидели на успокоительных

Я стала водить по врачам не только Мишу, но и Соню. Успокоительные лекарства теперь пили в нашей семье все – я, муж, Миша и Соня. Кому нужно такое счастье?

Я обещала всем, что адаптация закончится, и все будет хорошо. Но хорошо не стало ни через год, ни через полтора. Мой эгоизм не позволял мне признать, что я проиграла, что проиграла вся наша семья. Соня бросила танцы, у мужа появилась любовница, у меня – Миша.

После двух лет в семье я вернула Мишу в детский дом. Но счастье не наступило. Мне как будто отняли руку. А фантомные боли остались.

Мне снится Миша, я продолжаю думать о нем, я считаю себя слабачкой и предательницей. Я жалею Соню, которой вовсе не нужен был этот опыт. И я рада только тому, что муж остался в семье.

Я не знаю, сколько нам всем придется залечивать раны и как нам теперь жить. Сегодня я признаю, что я ошиблась, что мне не стоило так рисковать хрупким миром нашей семьи. Да, у меня кишка тонка. Но что делать? Работаем с тем, что есть. Как-то же переживают люди и пожары, и разводы, и смерти. Вот и мы переживем.

Надеюсь, что Миша когда-нибудь сможет простить меня за предательство. Я предала его, чтобы спасти свою семью.

60 отмен усыновления за последние 5 лет

В Беларуси 12 000 детей-сирот, которые подлежат усыновлению. Каждый год появляется 500-600 новых усыновителей, и эти числа из года в год почти не меняются.

По словам директора центра поддержки усыновителей «Родные люди» Ольга Головневой, усыновление – это очень сложный путь для родителей. За последние пять лет произошло около 60 отмен усыновления.

Источник фото: Александр Васюкович, «Имена» Ольга Головнева

В Европе семью, усыновившую ребенка, сопровождает социальный работник, который, если нужно, привлекает узких специалистов (психологов, врачей), специализирующихся на работе с усыновленными детьми. Белорусские усыновители зачастую остаются один на один со всеми своими проблемами.Проект «Родные люди» сегодня помогает 100 семьям усыновителей. В данный момент идет работа над созданием Центра для всех усыновителей в стране. Помочь проекту можно ЗДЕСЬ>>>

Как узнать, что вы готовы взять ребенка в семью

Советы опытного приемного папы Виталия Привалова, который никогда не идеализировал приемное родительство.

Не принимайте сироту в свою семью, если:

… вами руководит только жалость или желание сделать доброе дело, приютить бедняжку, поделиться нерастраченной любовью. Жалость быстро растворится, столкнувшись с детской агрессией, злобой, враньем. Неимоверно трудно творить добро изо дня в день, когда уже не хочется, так как все кажется бессмысленным, когда натыкаешься на непонимание, когда никто этого не ценит, не испытывает благодарность, когда попросту не остается сил или становится лень. Одно дело быть волонтером, прийти к сиротам поиграть, раздать подарки, поговорить, и другое – принять их полностью в свою жизнь, каждый день отдавать всего себя.

…просто хотите быть лучше. Это эгоизм. Вам не будут рукоплескать друзья, родственники, знакомые. Примут и поддержат это решение единицы, а многие вообще не поймут. Найдутся те, кто решит, что так вы зарабатываете на детях или получаете мифические льготы, или используете в качестве рабочей силы. И тогда разочарование неизбежно.

…Не принимайте решение, опираясь лишь на эмоции. Важно понимать и помнить, что любовь необязательно чувствовать, чтобы ее проявлять. Будучи злыми, не испытывая любви, мы делаем добро. Когда ваш собственный ребенок нашкодил, вы злитесь, наказываете его, но ведь не перестаете любить. Именно потому что вы любите, продолжаете о нем заботиться, желаете ему добра. Неизбежны моменты, когда и к приемному ребенку испытываешь отрицательные эмоции, но это не должно пугать. Это не отсутствие любви. Вы заботитесь, а значит любите!

Запись на стене

И снова про возвраты.
И про помощь приемным семьям, чтобы этого не произошло.

Вот такая история:
Светлана и Игорь усыновили Любу. Но скоро Светлана с ужасом поняла, что годовалая малышка вызывает у нее отвращение. Месяцы шока: самокопание, страх, выгорание и потеря беременности. Семьи, которые усыновляют детей, знают про «кризис адаптации». Но не знают, почему он происходит, как с ним справляться, к кому идти с этой проблемой. Часто им неотложно нужна помощь психологов, общение с другими такими семьями — чтобы жизнь не превратилась в кошмар.

Светлана и Игорь 17 лет в браке. Она — переводчик, он — компьютерщик. Живут в Минске в обычном «спальнике». Воспитывают четырех детей: двух мальчишек и двух девчонок. Любе — почти восемь лет. Светлана и Игорь усыновили Любу, когда ей было 11 месяцев. Они взяли малышку в свой дом. И скоро испугались собственных чувств.

«Я считала себя извергом»
— У меня уже было два сына. И я очень хотела дочь, — рассказывает Светлана. — Тогда мне казалось, что нет критической разницы между «родить свою» или «усыновить чужую» малышку. Подумала: есть девочки, у которых нет родителей, а у меня есть желание взять. Логично. Хорошо. Правильно.
Младшему сыну был годик, и я так была счастлива в этом материнстве! Во мне было столько сил, что, казалось, могу вырастить пятерых детей одновременно. Муж более реалистично оценивал себя и сразу сказал, что ему будет тяжело с чужим ребенком. Я уговорила. Решающий довод — социальная ответственность. «Кто, если не мы?» В принципе так и есть: мы не можем жить в счастливом вакууме по одну сторону забора, а те дети — по другую, в своем «лепрозории». Если существуют сироты, значит, какая-то вина в этом лежит на всех нас.

Я узнала о Любе от волонтеров, которые посещали один из детских домов. Уточнили информацию у администрации — и поехали знакомиться.
Я увидела пухленькую, кудрявую, глазастенькую симпатичную малышку. Следующие полтора месяца приезжали в детдом, гуляли с Любой, привозили игрушки. Привыкали друг к другу спокойно: с моей стороны не было ни излишней щемящей нежности, ни отторжения.

Но когда забрали Любу домой, произошло неожиданное — в первый же день мне стало невыносимо тяжело. Появилось сильнейшее отвращение к ребенку. Я лежала ночью и думала: «Боже, что я наделала!»
И так было не одну ночь. Это растянулось на пару лет!
На курсах усыновителей нам говорили про период адаптации, но я не ожидала, что он может быть таким долгим. Нам рассказывали про возможные деструктивные реакции ребенка, но меня смущала моя реакция: я просто возненавидела свою удочеренную малышку! Вот она морщит носик, а мне кажется, что ничего противнее я в жизни не видела. Мне было отвратительно наблюдать, как она ест, пьет. У Любы совершенно не были развиты вкусовые рецепторы — она глотала все подряд. Домашние дети, как правило, придирчивы в еде, подолгу пробуют предложенное блюдо на вкус, воротят нос, если что не так. А Люба могла горчицу съесть и не поморщиться.

У нее была однотипная реакция на всё — в основном, крик. Однообразная мимика, часто она будто впадала в ступор — остекленелые глаза, открытый рот. Я не могла ее фотографировать, удаляла снимки, потому что они казались мне ужасными… В общем, я не представляла, что к детям можно испытывать такую агрессию, ненависть и раздражение.
Я чувствовала себя извергом, неспособным полюбить бедного ребенка. И это было страшно. Окружающим же не скажешь: «Она меня бесит». Это же сразу подвергнут осуждению: «Усыновила — так люби, какие проблемы? А если ты плохо относишься к сироте — то последний нелюдь». И ты так про себя и думаешь. И еще переживаешь, что хуже всего в этой ситуации приемному малышу».

«Муж сказал: мы совершили ошибку»
— От своих мальчишек я получала эмоциональный заряд в виде улыбашек, благодарности, а от Любы не было никакого заряда, — говорит Светлана. — Только минус. Она только забирала. И это понятно: у брошенных детей, действительно, эмоциональная дыра. «Голод» такой, что они просто съедают тебя целиком, и все равно остаются эмоционально голодными. А родители — не бездонные.
Вместо того, чтобы принять ситуацию и спокойно заботиться, такие родители начинают стараться сильнее любить, сильнее вкладываться в это обделенное дитё. И в конце концов от них ничего не остается. Это классическое выгорание. У меня оно и случилось.
Я была как тот человек, что катит камень на гору и думает, что вот-вот всё будет хорошо, а камень срывается, катится вниз и давит тебя. У меня хорошая память. Но те два года адаптации выпали у меня из головы: я не помню, во что одевалась, как питалась, спала ли с Любой или отдельно. Помню только тяжесть. Мне казалось, будто я в колодце и вижу жалкий клочок неба над головой — такое было суженное, измененное сознание. И эмоциональное истощение. У меня иссякла вся жалость и эмпатия к кому бы то ни было. Наверное, включился режим самосохранения.

В этот сложный период я снова забеременела, что еще больше усложнило эмоциональный фон. Муж в один момент не выдержал и сказал: «Мы совершили ошибку, нужно это исправлять и отдать Любу назад». Наверное, он так не думал, и это было сказано в минуту слабости. Но минута слабости тогда наступила у всех.
Я не знала, что делать. С одной стороны, не представляла, как можно будет спокойно жить дальше, отдав ребенка обратно в детдом. Для меня это сродни аборту. Пригласили человека в свою жизнь и вдруг выдворяем. С другой стороны — не видела выхода из ситуации без поддержки мужа. Тупик.

Как вышли? Только с помощью специалиста. Практически сразу я стала звонить психологу, которая преподавала нам на подготовительных курсах и советовала при любых проблемах обращаться за помощью. Ездили к ней вместе с мужем на консультации, звонили. Она приезжала к нам домой для поддержки.
Потом я стала говорить с другими усыновителями. И выяснила, что моя реакция не уникальна. Семья — единый организм. И поэтому усыновление ребенка можно сравнить с пересадкой органа. Он может почти сразу замечательно прижиться, а бывает, приживание проходит плохо. И это не значит, что родители ужасные. Такова данность.
Спасло, наверное, и то, что мы с мужем не боялись признаваться в своих «странных» чувствах друг перед другом. Мы вели бесконечные разговоры о том, сколько же можно терпеть эту ситуацию. До этого мы с супругом верили, что в жизни всё зависит от нас. Оказалось, что нет. И это нас успокоило. Мы решили — будь как будет, пойдем не по нашему сценарию. Нельзя ожидать от этих деток такого же поведения, как от родных новорожденных. Никто не виноват. Нужно просто принять это.
Из-за стресса Светлана потеряла свою беременность. Но это не озлобило семью, а сплотило:
— Горе тоже объединяет, — говорит она.

«Мы не супергерои»
До того, как Люба попала в семью, она провела несколько месяцев в детдоме. А в детдом ее привезли из больницы, где лечили два месяца. А в больницу она попала от пьяных родителей, которые ее ни разу не навестили.
— Усыновленные дети — особенные, — подчеркивает Светлана. — И дело здесь не в неблагополучном наследии, а в глубинной травме, переломе, который происходит в детях, оторванных от биологических родителей. Это сродни лишению права на жизнь, потому что человеческие детеныши не могут жить без опеки взрослых. Эта травма может проявляться на протяжении всей жизни, вызывать сложности в построении отношений с миром. Когда это понимаешь, все «странности» в поведении приемного ребенка становятся объяснимы. Как моя Люба могла выражать разные эмоции, если она не видела их в первый год своей жизни? Она видела рядом с собой только точно таких же сирот, кричащих или безучастных, и копировала их поведение. Первые годы она прятала еду, и мы выгребали кучу огрызков, сушек, конфет из-под шкафов и кроватей. Это все та же травма, страх лишиться базовых потребностей.
Говорят, что на один год жизни ребенка в детдоме нужно три года в семье, чтобы выровнять его со сверстниками. Я это сейчас хорошо понимаю.
Но вот общество — не всегда. Даже близкие люди.

Бывает, что бабушки с дедушками не принимают приемного ребенка. Говорят, например: «Вы мне на каникулы родных внуков привозите, а этого не нужно». В моей семье такого, к счастью, не было, хотя привыкание родных тоже не было гладким. Как-то я встретила в театре мамину сотрудницу, которая в первый раз увидела Любу. Потом я узнала, что мама на ее вопрос, кто эта девочка, сказала: «Знакомая». Меня, конечно, это очень задело, будто моей дочери стесняются. Но всё обошлось без ссор, я просто проговорила и объяснила свои чувства маме.
Я понимаю, насколько сироты неадекватно себя ведут с точки зрения взрослого, который привык к домашним детям. Это реально зрелище не для слабонервных. Когда ребенок, например, размазывает по кровати вокруг себя какашки и орет, мало кто проникнется сочувствием — такого люди в семьях никогда не видели. Поэтому приемным родителям нужно быть готовыми постоянно защищать ребенка и объяснять его поведение окружающим.

Общество мало понимает, каково это — быть усыновителями. Как бы новые родители ни любили приемного, первичная травма может всплыть наружу. Отсюда — деструктивное поведение и болезни.
У усыновленных детей есть проблемы с концентрацией внимания, перепадами настроения, они требуют постоянного поощрения, похвалы. Многие из них склонны к травматизму, потому что плохо чувствуют свое тело и ходят в постоянных синяках. А соседи думают, что за ними не смотрят или бьют. У некоторых детей нет чувства самосохранения: они любят рискованные игры, прыгают с крыш, кидаются под машины.
Кто виноват? Для общества — родители! Недавно в прессе описывался случай, когда усыновленный мальчик попал в больницу с черепно-мозговой травмой, упал с качелей. Никакого криминала. Какая-то женщина сфотографировала его в больнице, написала, что к нему никто не приезжает. А родители действительно нечасто ездили, так как жили где-то в деревне, хозяйство не на кого было оставить. Всплыл как-то факт усыновления. И общество осудило: «им свиньи дороже ребенка», «да лучше мы его усыновим» и прочее. В результате усыновители от ребенка отказались. Я уверена: не потому, что не любили, просто их так заклевали, что они решили, будто реально не достойны воспитывать.

Чувство вины может захлестывать. Если проблемы родных детей оцениваешь спокойно, то в отношении усыновленного всегда думаешь: ты что-то не додал, «недореабилитировал». Ожидания от приемных родителей завышенные. Но мы не супергерои.
Девять месяцев назад у Светланы родилась еще одна дочь. Теперь в семье четверо детей. И это счастливая семья. Семья без тайн. Друзья знают, что Люба не родной ребенок. Сама Люба знает:
— Мы это не скрываем. Я объясняла дочери, что она родилась не в моем животе, что попала в больницу и детдом, где мы ее разыскали. Если она со временем захочет найти своих биологических родителей, я дам ей всю информацию. Нас так настраивали на курсах: тайна усыновления может быть для окружающих, но сам ребенок должен знать про себя всё. Это созвучно и моим убеждениям. У нас есть видео, как мы забираем Любу из детдома. И это одно из любимых видео всех моих детей.

В стране тысячи усыновленных детей семей-усыновителей. Каждый год появляется сотни новых. Есть психологи социальных служб, идти к которым неловко, а то и страшно: «не справляетесь — значит, виноваты, значит, ребенка отберем».
Работа с квалифицированными психологами, общение с единомышленниками снижают напряжение в семьях, укрепляют привязанности, доверие, взаимопонимание между усыновленными детьми и членами их новых семей.

Ольга Головнева, руководитель Белорусского проекта «Родные люди», рассказывает:
— C 2006 года существует обязательная психологическая подготовка усыновителей. Приходит психолог, только со студенческой скамьи, а перед ним — 40-летние кандидаты на усыновление с солидным жизненным опытом. Степень доверия у них — ничтожная. И после усыновления, если случился адаптационный кризис, семья к этому психологу вряд ли пойдет: «мы плохие, мы что-то делаем не так, а вдруг вообще ребенка отберут?». В «Родных людях», если мы начинаем работать с усыновителем, то он с нами надолго: на наших встречах, в наших группах, в ежедневном общении и переписке. Человеку есть куда пойти, есть кому задать важные вопросы.

Дорогие приемные родители! Поделитесь с нами, как вы переживали адаптацию?
Обращались ли за помощью к психологам , и если ДА, то как их искали и к кому обращались? Что или кто вам помог справиться ?

Мы знаем, что есть проект поддержки приемных семей «Арифметика добра», в БФ «Волонтеры в помощь детям- сиротам» работают психологи.

Поделитесь контактами психологов и профильных фондов, контактами психологов, вдруг, кто- то ПРЯМО СЕЙЧАС ищет помощь и это спасет чью- то новую семью!

Новое в блогах

Три необычных истории о приёмных детях

Большая семья Романа Авдеева

Усыновляют детей, как правило, полные семьи со средним доходом. Они вызывают большее доверие у органов опеки. Их образ чаще всего используют в социальной рекламе: приезжают такие среднестатистические мама и папа в детдом, берут одного малыша за руки и уходят все вместе в закат, чтобы жить долго и счастливо. Действительность же иногда оказывается сложнее и многообразнее. Бывает, что приемными родителями становятся одинокие люди, едва сводящие концы с концами. Или олигархи, и без того многодетные, но стремящиеся передать свой опыт и состояние наибольшему количеству наследников, отбивающиеся от вопросов: “Зачем? А плохой генетики не боишься?”. Некоторые пары, не выдержав трудностей, разводятся и начинают делить новоприобретенных детей. Другие, наоборот, благодаря усыновленным малышам, сходятся. Это жизнь. И реальные герои историй под названием “Усыновление” иногда отличаются от стереотипной картинки.

Сначала детдомам он просто помогал. “Получалось зарабатывать, и в девяностые годы я активно занимался благотворительностью. Потом понял, что на детские дома тратить деньги бесполезно. Сегодня государство материально обеспечивает этих детей лучше, чем даже многие российские семьи. Да и спонсоров предостаточно. Но ребенка мало накормить, одеть и подарить ему дорогой компьютер. Детьми надо заниматься. Однако в какое бы учреждение для сирот я ни приехал, картина там типичная: воспитанники вместе с воспитателями смотрят телевизор. В городе, в деревне одно и то же: все вместе застыли перед экраном. При этом многие дети катастрофически отстают в развитии, их нельзя устроить даже в самую простую сельскую школу. Но когда я спрашиваю директора, что можно сделать, чтобы изменить ситуацию — может быть, нужны какие-то развивающие методики, программы,— ответ всегда один: “А вот тут нам нужна новая дверь, тут надо покрасить стену”. Люди в детдомах душевные работают, но сама система детских домов порочна: ребенка всем обеспечивают, а потом выпускают неподготовленным в жизнь. Я мог бы и дальше участвовать в этом. Мог точно так же, как и другие, задаривать сирот подарками. Но это ничего не решает. Я понял, что если хочу что-то изменить, если хочу действительно помочь детям, то надо усыновлять. Быть настоящим отцом. Выдергивать из этой системы как можно больше ребятишек. И как можно раньше, пока они еще младенцы”.

Когда он решил крестить сразу десятерых своих мальчиков и девочек, в храме растерялись: “Вы отец? А это кто же?” — рядом стояли няни, у каждой на руках было по двое малышей. “А это — мои жены!” — радостно объявил Авдеев. В действительности жена у Романа конечно же одна, Елена, на ее плечи ложатся основные бытовые заботы. Няни, повара и гувернантки сильно облегчают жизнь, но, что удивительно, материнских забот от этого меньше не становится. Елена так же беспокоится, чем питаются дети, как спят, как учатся и как себя чувствуют. Круговерть с утра до вечера. Когда у Авдеевых спрашиваешь, к примеру, в каком классе тот или иной ребенок, Роман тут же поворачивается к супруге: “Лена. “

“Я несколько лет молился, чтобы Бог дал нам с Татьяной сына,— Александр Меграбян — христианин, прихожанин одной из протестантских церквей, так что дети для него совершенно точно “благословение”. А чем благословения больше, тем лучше. — Дочка уже у нас была, хотелось еще мальчика. Но никак не получалось. И тут вижу я сон: мы с женой в детдоме, играем с мальчишкой каким-то. И голос со стороны: “Вот, я даю тебе сына”. Так четко это все было, так ярко. Знаете, не все сны надо сразу принимать за пророческие, иногда впечатляющие сновидения случаются из-за того, что пельменей на ночь переел. Но тогда я понял: это именно тот путь, по которому нам надо идти к своему ребенку. И мы с женой, обсудив все, поехали в Дом ребенка”.

Меграбяны не выбирали сына из нескольких кандидатур. Кого им предложили, на того и стали оформлять документы. Поначалу, правда, нервничали. Двухлетний Илья незнакомых людей боялся, плакал, прятался за воспитательницу. “Видишь, не хочет он к нам идти,— говорила Александру жена.— Что же происходит?” Идиллическая картинка никак не вырисовывалась. Супруги советовались с сотрудниками опеки, с пастором. Одни говорили: “Может, это не ваш ребенок, раз такая ситуация”. Другой подбадривал: “Все наладится”. В конце концов все действительно наладилось. “Мы просто поняли, что малышу непривычно,— говорит Александр.— Илья стал охотнее выходить с нами на прогулки, радовался, когда нас видел. И мы привыкли к нему. Да и не было у нас другого выхода, морально его не было, как бы мы сами ни волновались и ни паниковали. Что ж, перебирать детишек до тех пор, пока не найдешь самого общительного и красивого? Это же не магазин. Кого Бог дал, тот и есть”.

Теперь, когда отец с семилетним сыном гуляет, прохожие умиляются: “Вылитый папа!” Они действительно похожи. Смотришь на детские фотографии одного и другого — один в один. Мысли “А сможем ли мы его полюбить, как родную дочь” у супругов тоже были. “В действительности получилось, что не меньше,— говорит отец.— Не могу сказать что больше, все-таки это разные чувства, к мальчику и к девочке. Но я души в нем не чаю. Особенно когда понимаю, что этого ребенка могло ждать. Когда впервые отвел его в ясельки, то шел обратно и плакал. Думал: вот сегодня вечером я его из этого заведения заберу, он пойдет домой, к маме, папе и сестре. А ведь мог так навсегда и остаться с чужими тетями, среди многих других никому не нужных ребятишек”.

В августе 2011 года Меграбяны усыновили годовалого Пашу. “Мы бы еще раньше, наверное, задумались о третьем,— говорит Александр.— Но у нас была двухкомнатная квартира, места маловато. А тут моя небольшая фирма стала приносить лучший доход, мы купили трешку. И сразу отправились в органы опеки. Хотели вроде девочку, а получился опять мальчик. Зато уже не волновались: сможем полюбить его, не сможем. Поняли на собственном примере, что если Бог дает ребенка, то дает и любовь к нему. Короче говоря, мы решили дать, что имеем — семью и любовь,— тому, кому дьявол сломал жизнь в самом ее начале. Ну я так, по-христиански объясняю, а вы там перефразируйте как-нибудь по-вашему, по-светски”.

Дальше жизнь пошла не совсем по христианскому сценарию. Татьяна, которая и так особенно активной прихожанкой церкви не была, увлеклась другим мужчиной. “Она согрешила. В соцсетях нашла свою старую любовь, и он ее обольстил. Видите, что “Одноклассники” творят сейчас. Хотя это всего лишь повод, конечно. Я узнал и был в шоке. Вот уж не думал, что человек верующий, даже поверхностно верующий, может так сделать. Но оказалось, к сожалению, что может. Тянулось это все долго, я пытался сохранить семью. Но в конце концов Татьяна забрала маленького Пашу и ушла к своему любовнику. Тогда я подал на развод”.

— Поначалу мне было больно за детей. Как же так, думаю, мы дали им полную семью, а теперь снова лишаем их этой полноты? Но потом я понял, что все-таки мама и папа у них остались. А жизнь продолжается. Да, мы не можем контролировать некоторые обстоятельства или других людей. Не всегда получается так, как мы хотим. Мы в ответе лишь за свои поступки. Поэтому нельзя опускать руки. И несмотря на такую семейную трагедию, я ни разу не пожалел, что у нас появились дети. Они мои сыновья.

Примерно в это же время, в Нижнем Новгороде, Олег и его тогдашняя супруга тоже подумывали об усыновлении мальчика по имени Адиль. Точнее, как выяснилось, подумывал только Олег. Супруга решила, что они просто пообщаются с ребенком, возьмут его из интерната в гости. “А там посмотрим”,— отвечала она все время. Так они смотрели год, и Олег не выдержал: “Пора оформлять документы. Адюха ведь задает вопросы: “Па-а-а, сейчас в гости, а когда насовсем?””. Тогда супруга тоже наконец приняла решение: “Нет”.

— Адька своим приездом вскрыл какие-то серьезные противоречия внутри нашей семьи и был в каком-то смысле последней каплей, которая прорвала плотину,— делает выводы Олег.— Так что развод был вполне закономерен. Опека тут же отменила заключение о возможности быть приемным родителем — одинокий мужчина! Я больше всего боялся, что меня не пустят к ребенку. Но мир не без добрых людей. Директор интерната нашему общению не мешала и поддержала меня в этой ситуации.

С Еленой познакомился Олег в интернете. Сначала они обсуждали проблемы общения с детьми, потом постепенно поняли, что и многое другое им тоже интересно обсуждать. В Москву на встречу Олег приехал как друг, но уехал как “больше, чем друг”.

— Я в тот момент была озабочена проблемой, как провести отпуск с Севкой: с деньгами стало туго совсем, хватало впритык на ипотеку и самое необходимое. Поделилась проблемой с Олегом. На что он ответил, что семье должен помогать папа. Да, отвечаю, было бы неплохо, только папы к нам, таким прекрасным, почему-то в очередь не выстраиваются. “Ну, я готов выставить свою кандидатуру”.

После свадьбы стали собирать документы, чтобы забрать домой Адиля. “Мы умудрились нарушить сразу все негласные правила,— смеется Олег,— один ребенок появился еще до знакомства, второй оказался старше первого. Адька жутко ревновал меня к Лене. Севка называл меня папой буквально с первого же дня знакомства, и тут уже ревновала Лена. В общем, взаимных ревностей и прочих побочных эффектов привыкания хватало. Но все постепенно вошло в колею. И тогда мальчишки нас стали терроризировать: хотим сестренку! Да и мы тоже с Леной хотели. Так у нас появилась Даша”.

— Долгое время я вела жизнь типичной одинокой женщины,— говорит Елена.— У меня был только кот Матрас. И тут вдруг: муж, трое детей, еще и щенок. В доме суета, шум. Многодетность — это непросто. Так что кот в шоке. Думаю, он считает нас всех ненормальными. Если еще кто-то появится, то Матрас, наверное, не выдержит и уйдет из дома.

Источники:

http://rebenok.by/articles/stature/psycho/25461-on-delal-nychki-i-obmazyval-steny-kvartiry-istoriya-mamy-kotoraya-vernula-rebenka-v-detdom.html
http://vk.com/wall-115436493_30382
http://maxpark.com/community/3607/content/1352739